Овод - Страница 61

– А ей что понадобилось? Скажите, что я не м-могу выйти. Я занят.

– Да она, сударь, приходит чуть не каждый вечер с тех самых пор, как вы уехали. Все спрашивает, когда вы вернётесь.

– Пусть передаст через вас, что ей нужно… Ну хорошо, я сам к ней выйду.

Когда Овод вышел в переднюю, ему навстречу поднялась старуха – смуглая, вся сморщенная, очень бедно одетая, но в пёстрой шали на голове. Она окинула его внимательным взглядом и сказала:

– Так вы и есть тот самый хромой господин? Зита Рени просила передать вам весточку.

Овод пропустил её в кабинет, вошёл следом за ней и затворил дверь, чтобы Бианка не подслушала их.

– Садитесь, пожалуйста. Кто вы т-такая?

– А это не ваше дело. Я пришла сказать вам, что Зита Рени ушла от вас с моим сыном.

– С вашим… сыном?

– Да, сударь! Не сумели удержать девушку – пеняйте теперь на себя. У моего сына в жилах кровь, а не снятое молоко. Он цыганского племени!

– Так вы цыганка! Значит, Зита вернулась к своим?

Старуха смерила его удивлённо-презрительным взглядом: какой же это мужчина, если он не способен даже разгневаться, когда его оскорбляют!

– А зачем ей оставаться у вас? Разве вы ей пара? Наши девушки иной раз уходят к таким, как вы, – кто из прихоти, кто из-за денег, – но цыганская кровь берет своё, цыганская кровь тянет назад, к цыганскому племени.

Ни один мускул не дрогнул на лице Овода.

– Она ушла со всем табором или её увёл ваш сын?

Старуха рассмеялась:

– Уж не собираетесь ли вы догонять Зиту и возвращать назад? Опоздали, сударь! Надо было раньше за ум браться!

– Нет, я просто хочу знать всю правду.

Старуха пожала плечами – стоит ли оскорблять человека, который даже ответить тебе как следует не может!

– Ну что ж, вот вам вся правда: Зита Рени повстречалась с моим сыном на улице в тот самый день, когда вы её бросили, и заговорила с ним по-цыгански. И хоть она была богато одета, он признал в ней свою и полюбил её, красавицу, так только /наши/ мужчины могут любить, и привёл в табор. Бедняжка все нам рассказала – про все свои беды – и так плакала, так рыдала, что у нас сердце разрывалось, на неё глядя. Мы утешили её, как могли, и тогда она сняла своё богатое платье, оделась по-нашему и согласилась пойти в жёны к моему сыну. Он не станет ей говорить: «Я тебя не люблю», да «я занят, у меня дела». Молодой женщине не годится быть одной. А вы разве мужчина! Не можете даже расцеловать красавицу, когда она сама вас обнимает…

– Вы говорили, – прервал её Овод, – что Зита просила что-то сказать мне.

– Да. Я нарочно отстала от табора, чтобы передать вам её слова. А она велела сказать, что ей надоели люди, которые болтают о всяких пустяках и у которых в жилах течёт не кровь, а вода, и что она возвращается к своему народу, к свободной жизни. «Я женщина, говорит, и я любила его и поэтому не хочу оставаться у него в наложницах». И она правильно сделала, что ушла от вас. Если цыганская девушка заработает немного денег своей красотой, в этом ничего дурного нет – на то ей и красота дана, – а /любить/ человека вашего племени она никогда не будет.

Овод встал.

– И это все? – спросил он. – Тогда передайте ей, пожалуйста, что она поступила правильно и что я желаю ей счастья. Больше мне нечего сказать. Прощайте!

Он дождался, когда калитка за старухой захлопнулась, сел в кресло и закрыл лицо руками.

Ещё одна пощёчина! Неужели же ему не оставят хоть клочка былой гордости, былого самоуважения! Ведь он претерпел все муки, какие только может претерпеть человек. Его сердце бросили в грязь под ноги прохожим. А его душа! Сколько ей пришлось вытерпеть презрения, издевательств! Ведь в ней не осталось живого места! А теперь и эта женщина, которую он подобрал на улице, взяла над ним верх!

За дверью послышался жалобный визг Шайтана. Овод поднялся и впустил собаку. Шайтан, как всегда, бросился к нему с бурными изъявлениями радости, но сразу понял, что дело неладно, и, ткнувшись носом в неподвижную руку хозяина, улёгся на ковре у его ног.

Час спустя к дому Овода подошла Джемма. Она постучала в дверь, но на её стук никто не ответил, Бианка, видя, что синьор Риварес не собирается обедать, ушла к соседней кухарке. Дверь она не заперла и оставила в прихожей свет. Джемма подождала минуту-другую, потом решилась войти; ей нужно было поговорить с Оводом о важных новостях, только что полученных от Бэйли.

Она постучалась в кабинет и услышала голос Овода:

– Вы можете уйти, Бианка. Мне ничего не нужно.

Джемма осторожно приотворила дверь. В комнате было совершенно темно, но лампа, стоявшая в прихожей, осветила Овода. Он сидел, свесив голову на грудь; у его ног, свернувшись, спала собака.

– Это я, – сказала Джемма.

Он вскочил ей навстречу:

– Джемма, Джемма! Как вы нужны мне!

И прежде чем она успела вымолвить слово, он упал к её ногам и спрятал лицо в складках её платья. По его телу пробегала дрожь, и это было страшнее слез…

Джемма стояла молча. Она ничем не могла помочь ему, ничем! Вот что больнее всего! Она должна стоять рядом с ним, безучастно глядя на его горе… Она, которая с радостью умерла бы, чтобы избавить его от страданий! О, если бы склониться к нему, сжать его в объятиях, защитить собственным телом от всех новых грозящих ему бед! Тогда он станет для неё снова Артуром, тогда для неё снова займётся день, который разгонит все тени.

Нет, нет! Разве он сможет когда-нибудь забыть? И разве не она сама толкнула его в ад, сама, своей рукой?